Москва не любит людей, она любит только -- захотелось написать "пот, кровь и слезы", но все проще и анатомичней -- она любит желчь и перхоть, слюнные выделения и сизые комочки в углах глаз. Она любит перегной и навоз, перерабатывая и поглощая все тех же, живых и теплых. Слишком мягких. Неосторожных.
Наблюдать за превращениями Москвы так же жутко, как за питоном, глотающим мышь -- и тошнит, и понимаешь, что необходимо, и хочется даже помочь и протолкнуть палочкой. Что случилось с тем серым и зеленым городом 1983 года, лоснящимся от гордости и любви, звенящим метро и трамваями, гордым своим блеском обжитой столицы, что случилось с ним? Ведь даже в начале девяностых он был милей, страшнее и милее одновременно, темней были улицы, глуше -- подъезды, но тем ярче блистали огнями казино и клубы, дикие, инородные птицы в клетках из серых домов. Тогда абсурд был дожат до предела, сплошное неравенство и "братство" -- но не было этого чувства крушения, потери, разрухи, не было впечатления варварского набега. В начале двухтысячных в воздухе плавала нервная, цепкая надежда -- мы наш, мы новый мир построим, он будет белокаменным, как встарь. Кто был ничем -- имеет шанс. Но история поимела всех.
В какой-то момент из города исчезла душа, он стал машиной по переработке перегноя, по выработке благ, стал ристалищем, вытоптанным до желтой пыли.
Она, душа, еще бьется кое где -- в Сокольниках, в кварталах на периферии, еще помнящих времена, когда они были поселком городского типа, а то и просто деревней. Намек на нее отзывается снулым эхом в немногих уцелевших двориках центра, но в общем, в общем -- это бездушное, но все еще живущее, дышащее, размножающееся тело с пустыми глазами. Вглядываешься в них и кажется, что вот-вот промелькнет. Ан нет. Мимо.
Я не знаю, когда произошел надлом, когда вдруг исчезло уважительное отношение к городу, но кажется, что живущие в нем в какой то момент не смогли удержать на плаву эту любовь. Со статистическими данными в руках было бы проще, но рискну предположить, что в самом конце девяностых -- начале нулевых должен быть короткий промежуток в два-три года, когда население Москвы сменилось приблизительно на одну треть. А варвары не строят города. Они их завоевывают.
Это объясняет и модную ненависть к Москве, так ненавидят женщину, которую долго добивались, и которая изводила капризами и отказами, раздражала высоким положением -- и вдруг раздвинула ноги, пала, отдалась. Еще тяжело дыхание после оргазма, а вкус победы уже мешается с презрением. Унизить, чтобы возвыситься. Варварское мышление.
