22 июня 1941 года: воспоминания советских военных о первом дне Великой Отечественной войны (6 фото)

«В 4:01 22.06.41 мне позвонил нарком [обороны] товарищ [Семен] Тимошенко и сообщил, что немцы бомбят Севастополь и нужно ли об этом докладывать товарищу Сталину? Я ему сказал, что немедленно надо доложить, но он сказал: «Звоните Вы!» Я тут же позвонил и доложил не только о Севастополе, но и о Риге, которую немцы также бомбят. Тов. Сталин спросил: «А где нарком?» Я ответил: «Здесь со мной рядом» (я уже был в кабинете наркома). Тов. Сталин приказал передать ему трубку… Так началась война!».

«В 4 часа 30 минут утра мы с [народным комиссаром обороны] С.К.Тимошенко приехали в Кремль. Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И.В.Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку. Мы доложили обстановку. И.В.Сталин недоумевающе сказал: «Не провокация ли это немецких генералов?». «Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация...» — ответил С.К.Тимошенко. …Через некоторое время в кабинет быстро вошел [комиссар иностранных дел] В.М.Молотов: «Германское правительство объявило нам войну». И.В.Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза».

«Опыт первого дня войны показывает неорганизованность и беспечность многих командиров, в том числе больших начальников. Думать об обеспечении горючим, снарядами, патронами начинают только в то время, когда патроны уже на исходе, тогда как огромная масса машин занята эвакуацией семей начальствующего состава, которых к тому же сопровождают красноармейцы, то есть люди боевого расчета. Раненых с поля боя не эвакуируют, отдых бойцам и командирам не организуют, при отходе скот, продовольствие оставляют врагу».

«Под утро нас разбудил сильный удар. Пробило крышу. Меня оглушило. Увидел раненых и убитых, понял: это уже не учения, а война. Большинство солдат нашей казармы погибли в первые секунды. Я вслед за взрослыми бросился к оружию, но винтовки мне не дали. Тогда я с одним из красноармейцев кинулся тушить вещевой склад. Потом с бойцами перешел в подвалы казармы соседнего 333-го стрелкового полка. Там тоже были мои ровесники-музыканты, воспитанники других полков. Оружие нам не давали. Мы помогали раненым, носили им боеприпасы, еду, воду. Через западное крыло ночью пробирались к реке, чтоб набрать воды, и возвращались обратно. 29 июня группа бойцов пошла на прорыв, и нас взяли с собой».

«Накануне войны, 21 июня 1941 года, был обычный день лагерного сбора. В тот день я получил спортив­ный костюм — майку и трусы, в которых на следующий день в воскресенье, т.е. 22 июня, должен был участвовать в со­ревнованиях по футболу за команду своего полка. Все готовились к спор­тивному празднику. С рассветом 22 июня мы просну­лись от шума самолетов, летающих над нашим лагерем и, как мы потом поняли, круживших над полевым аэ­родромом, расположенным в несколь­ких километрах от нас. Долго мы смот­рели на эти самолеты, не понимая, что происходит. И только один из сержан­тов, воевавших в Советско-финлянд­скую войну, сказал, что это немецкие самолеты расстреливают наши истребители на аэродроме, а это значит, что началась война.

Дежурный по лагерю офицер бегал от одной группы военнослужащих к дру­гой и не знал, что делать, так как связь со штабом дивизии была потеряна. Ви­димо, сработали немецкие диверсан­ты. Подавать сигнал тревоги или нет? Старшина нашей батареи все ре­шил сам и скомандовал: «Вторая бата­рея... Боевая тревога!». Наши средние командиры на воскресенье уехали к своим семьям на зимние квартиры. Поэтому собирались в походную ко­лонну пока без них. Когда самолеты противника на­чали обстрел и бомбежку нашего лагеря, все окончательно убедились, что началась война».

«Мы с Вовкой в этот день, 22 июня, собирали ландыши. Пришли с ландышами, а нам говорят: «Сейчас в 12 часов будем Молотов выступать». Вот Молотов выступил, мы закричали «Ура! Война»... Мозгов-то ведь нет. Понимаете, тут парадокс: время было военизированное, но что такое война, никто не знал.

Вот идет по Кропоткинской демонстрация, то ли первомайская, то ли ноябрьская. Идут работницы «Красной Розы», шелкоткацкого комбината. И звонко так поют: «Эй, комроты, даешь пулеметы, даешь батарею, чтобы было веселее». Это было не то чтобы модно, это как-то было повсеместно.

А в результате оказалось, что я-то как призывник выучил, как с винтовкой обращаться, в кружке, а верховное командование не выучило, как начинать войну».

«21 июня 1941 года я закончил среднюю школу-десятилетку, четверок у меня была одна или две, не больше в аттестате. Мы не думали, что война будет. У нас настроение такое было у всех, что мы сможем победить врагов малой кровью могучим ударом. Но не получилось малой кровью и могучим ударом.

В последний день в школе, 21 июня, мы прощались с учителями, смотрели им в глаза, они смотрели в наши глаза и думали: «Что-то из нас будет, как мы реализуем знания, которые мы получили в школе».

На следующий день был физкультурный кросс. Гляжу за заборчик Летнего сада, молодые женщины бегут по улице и плачут вслух, навзрыд. Я так удивился... Ровно в 12 часов мы услышали голос знаменитого советского диктора Левитана. Он сказал: «Внимание, внимание. Сейчас будет говорить председатель Совета народных комиссаров Молотов Вячеслав Михайлович» (по состоянию на 22 июня 1941 года — заместитель председателя Совнаркома, нарком иностранных дел). Он сказал: «Граждане и гражданки Советского Союза. Сегодня, 22 июня, в четыре часа утра без объявления войны фашистская Германия напала на Советский Союз. Пограничные войска и части пограничного прикрытия ведут бои на границах от Баренцева до Черного моря». Потом он замолчал и сказал фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Враг будет разбит. Победа будет за нами». И все парни, которые только что бежали кросс, бегом побежали в военкомат районный».